Светлой памяти
ЧАРУШИНА Евгения Ивановича,
писателя, натуралиста, любимца детей...
Июль – макушка лета...
А лето, в нынешнем году, будто рассерчало на людей. Солнце жарило так, что казалось, что не Солнце это было, а раскалённая добела сковорода.
Последний дождь, по наблюдениям Никифора, прошёл 6 июня. Хороший дождь! Настоящий! С чёрными небоскрёбами туч, порывистым ветром, яркими всполохами молний и оглушительными раскатами грома... Вдоволь напоил дождь землицу таёжную!
А после него – сушь пришла. Нехорошее времечко... Опасное...
Егерь всё чаще тревожно оглядывал свои угодья с высокой вышки, стоящей на самом окраешке леса. Покачивал головой да бурчал себе под нос: «Сушь-то, какая... Упаси, Господи, от беды огненной! Тайга – не Купина Неопалимая... Силы мои уже не те стали... Упаси, Господи! Не дай «красному петуху» баловать...»
Несколько лет назад прошёл в здешних местах страшный «верховой» пожар. Конечно же, по людской вине и безалаберности. Васька да Ванька совсем махонькими тогда были, но помнят это... Как страшную сказку помнят...
То ли костёр непотушенный, то ли окурок брошенный бестолковым охотником... Но метнулся огонь вверх по сухому листвяку... Метнулся, ухватился за крону соседней сосны и, подгоняемый ветром, понёсся по тайге, аки Змей Горыныч былинный.
Сверху полыхало, а снизу – пекло... Пекло так, что не было пощады никому – ни муравью, ни медведю...
Много зверья тогда сгинуло. Долго возился Никифор с добровольными помощниками, закапывая обугленных лосей и кабанов, волков и рысей... А птицам – счёту не было! Только воронью бессовестному радость!
Потому и кручинился Никифор, мрачнее тучи был его взгляд. Даже внуки поглядывали на него с опаской, стараясь не докучать вопросами любимому деду.
А дед молился и надеялся, что минует их огненная беда.
Однажды ночью грянул гром... Под сильными порывами ветра заколыхались верхушки вековых сосен. Ставни в доме бабахнули так, что открылись створки окон, а за ними, от сквозняка, радостно скрипнула дверь в избу. Будто сказала голосом человеческим: «До-о-о-жь... До-о-о-о-о-ждь...»
Непроглядную черноту ночи, наискосок рассекла ослепительно-белая молния. Рассекла и осветила березняк, макушки которого трепались так, будто ветер, как баба, полоскал бельё в речке. А затем: «Ба-а-а-ба-а-аххххххххх!!!! Баа-ба-а-ахххх!» Понёсся Илья Пророк по своду небесному на огненной колеснице...
Крупные, холодные капли начинающегося ливня забили в землю так, словно хотели насквозь пробить иссохшую твердь. Словно желали напоить каждый корешок, каждую травиночку, каждый листочек животворной небесной влагой...
Никифор соскочил с кровати, прикрыл раскрытые створки и так, прямо в исподнем, выскочил на улицу.
Подтавил лицо и руки благодатному дождю, втянул в себя небесную свежесть и закричал: «Э-е-ге-ге-гей!!! Небесная канцелярия!!! Спасибо тебе!!! Спасибо!!! Только не запали!!! Христом Богом прошу!!! Не запали!!!»
Словно по его просьбе ливень пошёл стеной. Молнии били наискосок, не касаяся верхушек иссохших деревьев. Гром грохотал так, что закладывало уши. Но старому егерю было совсем не страшно. Знал он – пожара в тайге не будет!!!
Радуясь, как ребёнок, Никифор пустился в пляс: «Ай, тушки-та-та! Дрита-тушки-та-та!
Лей! Лей! Не жалей! Напои журавлей, муравьёв и кабанов! Не мочи моих штанов! Не в чем будет мне ходить! Надо землю напоить!»
Забыв про больные ноги и радикулит, пошёл дед вприсядку... По лужам, разбрызгивая вокруг себя мутную, пузырящуюся воду...
- Деда! Ты чего? – раздался за спиной испуганный голос младшего внука.
- Хор-р-р-ошо. Ванятка!!! Смотри, как хорошо!!! – дед подбежал к крыльцу, обхватил внука огромными ручищами и прижал к себе.
- Мокро, деда! Страшно! – что есть силы отталкивался от него внук, спросонья не разобравшись в происходящем, - Чего, уж, хорошего? Страшно!!! Страшно!!!
- Эх, Ванька! Не будет пожара в тайге! Не будет! Гляди-кось, как из ведра полощет!!!
- Айда домой, деда! Страшно! – захныкал Ванятка.
- Эх! У страха глаза велики!!!
- Чего? Чего?
- Да у тебя, чиграш, глаза сейчас – как блюдца чайные! От страха. Не бойся, мужичок! Не бойся! Много чего есть, что страшнее грозы...
* * *
Несколько дней спустя, отправился дед с внуками землянику собирать...
Была у Никифора на примете заветная опушка, где этой ароматной ягоды было столько, хоть горстями полными ешь!
Делил он эту опушку с Манефой-отшельницей, а другим людям об этом кладе неведомо было. Разве что, медведь забредёт иногда полакомиться без разрешения.
У Никифора всё было припасено «по науке лесной»: туесочки берестяные да «набирки» лёгонькие себе и внукам взял. Кваску холодненького, кисленького в крыночке – чтобы жажда не мучила.
Добрались до опушки, разбрелись по сторонам, строго соблюдая дедов наказ: «Ступать осторожно! Землянику не мять! Собирать только спелую! А ягодку зелёную и цветы – беречь пуще глаза! Не последний день живём!»
Это, только с возрастом, приходит рассудительность в мыслях и размеренность в действиях. Дед собирал ягодку к ягодке, осторожно ступая по опушке. Собирал, да подумывал о варенье и предстоящей зиме.
А внуки что? В одно ухо влетело, в другое – вылетело! Торопились, соревновались – кто быстрее. Да не выходило ничего: десяток ягод в рот, пару-тройку – в «набирку». Дед шутливо покрикивал на внуков, а им – «как с гуся вода»!
Из березняка раздался истошный ваняткин вопль: "А-а-а-а-а-а-!!! Змее-е-я-я-я-я-я!!!"
Никифор, рассыпав ягоду, бросился на голос. За ним – старший внук, Васька. Нашли бедолагу в траве. Ванька заливался слезами и истошно орал: «Змее-е-я-я-я! Змее-е-я-я-я!»
- Где змея? Где? – Дед бегло осматривал траву, руки и ноги внука, опасаясь укуса гадюки, - Укусила? Где болит? Где? Показывай, где болит? Показывай!
- Не боли-и-и-т! Нигде не боли-и-и-т! Не укуси-и-и-и-ла! – верещал Ванятка.
- А чего визжишь, как поросёнок? – возмутился Васятка, - Всё зверьё, всех птиц распугал! Штаны-то, сухие? Или напрудил тёпленьким?
И закатился колокольчиком звонкого смеха. Да так, что и дед не выдержал, и расхохотался басом.
Обиделся Ванька, насупился. Нос конопатый рукавом вытирает, да приговаривает: «Вам бы так! Вам бы так! Дурни вы! Ду-ра-ки! Сами-то, в штаны наложили бы, небось!»
Дед обнял внука, погладил его по голове и вытер слёзы. Всхлипывая, малец никак не мог успокоиться.
- Ладно, Ванюша. Не плачь. Показывай, где змею видел?
- Вон там! Вон! На той берёзе! В дупле она схоронилась. Я только рукой опереться хотел, а она... Она... Ка-а-а-к высунет голову!!! Ка-а-а-к зашипит! Вот... И струхнул я... – выпалил Ваньша и, наконец, заулыбался.
С берёзы, у которой «змея» обидела Ванятку, раздался звонкий птичий голосок: «Тя-тя-тя-тя-тя! Тя-тя-тя-тя-тя! Тя-тя-тя-тя-тя!»
Усмехнулся Никифор, узнав это голосок. Успокоилось сердце старика – нет там никакой змеи!
- Ну, пойдём смотреть на твою обидчицу!
- Не-а! Ни за что на свете! – возмутился внук, - Вдруг сиганёт из дупла, да цапнет до болятки. А то – и до смерти! Не пойду!
- Хе-хе! Во время грозы глаза твои как чайные блюдца были... А сейчас – на суповую тарелку потянут! Верно говорят: у страха глаза велики! Идём! Идём! Чудо тебе покажу!
- Чудо?! – заинтересовался внук, - Какое чудо?!
- А ты страх перебори и, айда! Глазам своим не поверишь!
Подошли берёзе. Ванятка держался поодаль, с любопытством выглядывая из-за спины старшего брата. Никифор поднял с земли хворостину, и осторожно потянулся к дуплу. Невысоко было оно расположено. Всего в метре от земли.
Деду было совсем не страшно, а ваняткино сердце замерло... Даже дышать перестал, пострел, опасаясь худшего. Вцепился в плечо брата так, что тот взвизгнул от боли, и отвесил младшему звонкую оплеуху.
А из дупла... Из дупла показалась голова... Показалась, и зашипела, грозно извиваясь.
Ванька, хотел было, заорать: «Я же говорил вам – змея!!!», но страх сковал горло тисками.
А Никифор всё дразнил «змею, пряча усмешку в бороде. Вдруг, из берёзовой кроны, раздалось сердитое: «Тя-тя-тя! Тя-тя-тя!» И в этот миг «змея» выпорхнула из дупла, и уселась на сухую ветку.
Ванька уже собрался бежать: «Змея! Да ещё – летающая! Чудо-чудное!» - метались в его голове перепуганные мысли. Да и Васька заробел, но вида не подавал...
- Кто это, дед? – выдавил из себя младшенький.
- Кто-кто? Вертишейка! А хочешь – змееголовкой называй! Птица такая! Безобидная, как ты!
- Вертишейка?! А чего это... Чего это она так шипит? И на змею похожа! Гля-кось сам! Не перья, а шкура змеиная! Точь в точь!
- Неспроста это, - начал выдумывать небылицу Никифор, - Неспроста! Эта чудесная птичка – пра-пра-пра-пра-правнучка самого Змея Горыныча!
- Да, ладно, дед! Заливаешь! – не удержался Васька.
- Я заливаю? Разве я вас обманывал?
- Не обманывал, деда, - вступился за Никифора младшенький, - Рассказывай, деда!
- Да, тут и, рассказывать-то, особенно нечего. Самого Горыныча и братьев его Илья Муромец, Добрыня Никитич да Алёша Попович побили, чтобы не разоряли они Русь. А, вот, детки змиевы остались. Только помельчали из-за голода да суровых зим. Остались нам в назидание...
- А что такое «назидание»?
- Память... Память вековая, от далёких предков к нам пришедшая. Из уст в уста передаваемая.
Чтобы жили мы на земле честно, любили свою землю и защищали всё, что есть на ней: от муравья и травинки до сёл и городов наших. Вот, так-то!
- Лиска;
- Лосихины слёзы;
- Мифка колосяпый;
- Мишки рыбалят;
- Самая вкусная рыба на свете!;
- Рысёнка;
- Манефа;
- Сказ о трясогузке;
-Праздник без конфет
- Туки-туки... Варежки...;
- Ласточкина наука;
- Сказ о муравьях;
- Лесной умывальник;
- Сказ о чиграшах;
- Сказ о лунной птице;
Для чего женщина рождает детишек?
Неужели у неё есть времени излишек?
Неужели маме больше нечем заняться?
Ей даже во сне её дети любимые снятся.
В холодные дни томительной разлуки,
От бессилия отпускаются у матери руки.
Хочет знать, как живут сыновья и дочки,
Пишет детям теплые душевные строчки.
Пишет, чем заняты они по дому с отцом,
Бедная мать ходит с несчастным лицом.
Пишет, что в саду цветут кусты сирени,
Мечтает увидеть, хотя б детей своих тени.
Пишет, как сердце разрывается от боли,
Без детей её жизнь – словно, пустое поле,
Мать хочет знать, здоровы ли её внуки,
Но от детей нет ответа, лишь одни муки.
Мать детей ждет уже столько лет и зим,
Никто ей не скажет, что не нужна она им.
Счастливым детям не нужна старая мама,
У них всё хорошо, зачем семейная драма?
А сколько мать, на руках детишек качала?
Бедная, не могла сдержать слезы, скучала.
Несчастная мать так детей своих растила,
Сколько она детишкам ошибок простила?
Сколько мать бессонных ночей провела?
Несчастная мать из-за детей, себя извела.
Несчастная мать в своих думах, старела,
А дети радовались жизни и гуляли смело.
Мать вспоминала далекие, но ясные годы,
Бедная знала, любить мать, вышло из моды.
Она знала, дети в сторону неё не обернутся,
А ей так хотелось, в свое прошлое вернуться.
И увидеть, как по вечерам её дети встречали,
Её обнимали, целовали и от счастья кричали.
Ей хотелось увидеть детишек своих в школе,
Внутри все сжималось, сердце плыло в боле.
Взяла фотоальбом, смотрела и едва дышала,
Жить или не жить? Мать несчастная решала.
Из синих глаз катились слезы. Они закрылись.
Доброе сердце! Синие глаза! Где вы скрылись?
Я к тебе обращаюсь, Настенька!
Не спеши родню регулировать,
На лице с атрибутом свастики,
Призывать убивать и насиловать!
Мы уже проходили прелести,
Молодой и красивой нации,
Из под маски, кровавые челюсти,
На всеобщем фоне из грации.
Нет желания быть тебе братом,
И иным порожденьям фашизма,
Здесь ответить хотелось бы матом,
Но не буду позорить отчизну.
Кто давал тебе право, девочка,
Голосить устами народа,
Вспомни нашу русскую истину,
Что в любой семье есть уроды.
Ты превысила грани приличия,
Ты испачкала право голоса,
Не тебе меня обезличивать,
И считать на челе моем волосы.
Утопать в крови нам желаешь?
Мы всегда приходили к вам с миром.
Я сказал бы в чем ты утопаешь,
Но у нас другие кумиры.
Обозначить скромное мнение,
Не осветит всем спрятанной глупости,
А вот сталкивать близкие нации,
Показатель особенной тупости.
Почитать бы тебе историю,
Разобраться, кто враг твой единственный,
Что бы яд твой направленный в сторону,
Не вернулся жестокою истиной.
Ведь уже не пишу, но заставили,
Дикий всплеск фанатизма и свастики,
Не желаю, чтоб миром правили
Вот такие же <милые> Настеньки.
Воронёной сталью холодеет
Автомат молчащий, сто чертей.
Небо от разрывов, высь звереет,
Пастью из блуждающих огней.
Звук быстрее мысли долетает.
Обезумев, мечутся сердца.
Ад мгновенно жизни распинает,
Отправляя души в небеса.
Кроется безумство за идею.
Мученицей хочется предстать.
Только от неё мир сатанеет,
Потому что правде не солгать.
Передёрнув смазанным затвором,
На прицельной планке цифра три.
"Мушку" подвести с немым укором,
Затаить дыханье, спуск и пли...
Цель поражена, упало тело.
Разберутся похороны- Кто?
Мать твоя так мальчика хотела.
А другая криком: Сын! За что?
"Ой, моя кровинушка, родная.
Погубили. Ты, глаза открой".
И слеза упав её, святая...
Сын уснул, его не беспокой.
Вечным сном, покойся в Царстве с миром.
"Буду приходить я каждый день".
Память растревожена, не лирой.
Превратилась мать в живую тень.
Дни и ночи время сильно просят
Спрятать за себя слепую смерть.
Но она на дух не переносит
Святость, доблесть, мужество и честь.
Я за Новороссию с мольбою:
Дай ей, Боже, выдюжить в войне!
Сохранили русскость мы с тобою!
Значит Вера с нами и в душе!
30.06.2014 г. С любовью князь Олег К.
Историческая справка: в 1893 году появилось, точнее присвоено отдельной части русского населения- украинцы. Как правило, национализм возникает уже у сложившейся нации, на Украине сначала появился национализм, а потом искусственно созданная общность людей.
Мы устали
Сквозь тучи и годы
светить в темноте,
Мы устали
Скрываться от памяти
собственных глаз,
Мы устали
Веками не верить
судьбе и мечте,
Мы устали
Общаться с друзьями
обрывками фраз...
Мы устали
В прекрасных букетах
не видеть цветов,
Мы устали надежды,
Как мелкие
деньги терять,
Мы устали не видеть
Наивных
девических снов,
Мы устали
Без устали старому
зеркалу лгать...
Мы устали
От лживых слов,
Мы устали
От липких рук,
Мы устали
От нежных снов,
Мы устали
От вялых губ,
Мы устали
От серых дней,
Мы устали
От жадных глаз -
Мы устали от силы своей...
Матерь Божья, помилуй нас!
(Стихотворение начато в августе 1981 года.
Дописано 17-го июля 2013 года -
в канун 50-летия кончины
ПАРИЖСКОГО ВОРОБЫШКА).
P.S.: Моя версия
"Я НИ О ЧЁМ НЕ ЖАЛЕЮ":
Нет!
Никогда!
Нет!
Никогда не жалеть ни о чём!
Вы - не одни!
Друг бессмертный подставит плечо.
Долгий миг,
Каждый день,
Краткий век,
В жуткий сон,
В смертный час -
Не одни,
Не одни,
С Вами - Я,
Я - всегда,
Я - везде,
Я - сейчас...
Не подарок судьбы,
Не подачка врага,
Не пустая мечта,
Не с судьбою игра,
Не бездушный мираж,-
А живая вода.
Я, вернувшись на миг,-
Не уйду в никуда...
(Плагиируйте, гости любезные.
Варьируйте "тему" на здоровье!
Однофигственно - лучше, извините меня,
в России, а уж в Европе - подавно,
уже ни кто не напишет).
Убаюканы звёзды в небесной ладье-колыбели,
Пятаки на глазницах судьбы переплавлены в боль.
И крестом нарисован закат на холодной купели,
Там, где память без срока и делят, привычно, на ноль...
Прижимая к груди обусловленность дней и печали,
Опоздавшие жить, зябко кутают души в тряпьё,
Согревая тоску над зажжёнными верой свечами.
И, как чёрная мгла, всё кружи'т над страной вороньё...
Не сомкнуть тяжелеющих век ожидающим кары.
Нарисованный мелом маршрут размывают дожди.
И терновым венцом давит тяжесть церковной тиары
На продажную совесть элиты с названьем «вожди»...
В измереньи моём стёрлись даты и в небо ступени,
Раскроив «по косой» неразгаданный, сумрачный мир
Неприрученных снов, потерявших лицо поколений,
Где «венчает на царство» развратный и пошлый сатир...
Перелистаны главы, предсказаны жизни сюжеты,
Прорастая подкожно пульсацией белых стихов…
Время выставит счёт... Снимут маски Шуты и Поэты...
И душа оскудеет
на сотню
несказанных
слов...
